До таверны они добрались, когда совсем стемнело и первые крупные капли дождя упали на мостовую. Остаток пути Эленвен как язык проглотила, до того ей было совестно перед альтмером за свои выходки. Девушка побаивалась алхимика, и в ее ушах еще гремела яростная отповедь мужчины. Конечно, она сама напросилась, угрюмо думала альтмерка. Эленвен гнала от себя слово "виновата", хоть и понимала, что оно подходит здесь как нельзя лучше: ее ведь действительно никто не просил лезть на рожон, да и разгребать за нее последствия любопытства… Анкорил, явно погруженный в мысли еще более свинцовые, чем тучи над их головами, тоже не горел желанием к диалогу.
Хозяин гостевого дома сперва поднял крик, едва Эленвен с Анкорилом ступили за порог – разило от них, должно быть, как от самых пропащих бродяг, за которых кормчий их справедливо принял. Брошенная алхимиком монета быстро заткнула тому рот. Человек суетливо извинился, что уважаемые господа пропустили время ужина, однако он непременно что-нибудь сообразит и отправит в комнату служку.
Как ни рассыпался в любезностях упитанный бретонец, как ни старался сделать вид, что появление ободранных и смурных гостей его мало волнует – и вообще, он каждый день таких привечает, – от Эленвен не укрылся его полный жадного любопытства взгляд. Она вдруг так ясно представила, как толстяк среди ночи притаился у дверей ее комнаты и пытается уловить любой шорох через замочную скважину. От картинки несло тревогой и спрятанной за красными занавесками пошлостью, и Эленвен передернулась от этого ощущения.
В комнате альтмерка первым делом оглядела себя – все еще молча. Наряд ее оказалось безнадежно испорченным, волосы свалялись от ветра и соленой воды, а глаза и нос покраснели и опухли, как при простуде. До чего жалкий и бесполезный вид, неудивительно, что Анкорил на нее орал. Эленвен застыдилась еще больше и решила, что на его месте сделала бы то же самое. Она все таки неловко попросила альтмера переждать в холле; наскоро отскребла с тела грязь в тазу с холодной мыльной водой и, содрогаясь, влезла в чистое платье, сверху закутавшись еще и одеялом. Ее морозило – от погоды или переживаний Эленвен пока не могла понять.
– Надо что-то сделать с вашим порезом, – робко сказала Эленвен, впуская Анкорила обратно. Раненые ладони ныли, но на этот случай у нее имелся пузырек с зельем. Эленвен была уверена, что не сможет еще раз за вечер использовать магику. Помедлив секунду, она все же предложила. – И еще… Ну, я могу попробовать починить вашу одежду.
Первым делом Анкорил плотно зашторил окно, бросив короткий взгляд на улицу. Небо разбухло от туч. Ветер гонял по мостовой мелкий мусор. Белая Гавань нежилась в лихорадочной весенней сырости, прикрывая от грядущего ливня глаза. Мир существует, потому что ты его видишь…
– Что? – он не сразу понял, что к нему обращаются. – А, да… Был бы признателен.
Развязал тесемки плаща, стянул через голову робу и рубашку под ней, оставшись в одних штанах. Рубашка, конечно, имела самый плачевный вид, полностью пропитавшись спереди кровью; помешкав, Анкорил протянул Эленвен только робу, позвонил в колокольчик, вызывая служку, и попросил заменить воду в тазу. И принести еще один брусок мыла.
– Ужин скоро будет подан, господин, – выполнив приказ, паренек задержался в дверях, бросая любопытные взгляды то на одного, то на второго альтмера. Судачить об этом здесь будут еще несколько дней – как снявшая комнату незамужняя девушка ввалилась затемно в компании раненого типа и закрылась с ним, ну и распутница. – Может вызвать вам лекаря?..
– Благодарю, я справлюсь самостоятельно, – некромант с елейной улыбкой выпроводил служку, сунув тому пару монет. Обернулся. Щеки Эленвен полыхали – то ли она подумала о том же, что и он, то ли ее просто лихорадило после всего пережитого.
Всплески воды на некоторое время стали единственными звуками, разбавляющими тишину, повисшую в комнате. Анкорил посмотрел в зеркало и опустил взгляд на свои ладони. Перепачканные кровью стольких людей – отвратительных, прогнивших насквозь и падких к пороку. Он усмехнулся, смотря в свое отражение. Все тот же непримечательный фасад. Залеченная магией царапина стянулась свежей, слегка лишь воспаленной кожей. Чуть сощуренные глаза и блеклые влажные волосы. И ни одного намека на подвох. Хотя, казалось бы, о чем могла идти речь, ведь он квалифицированный ученый работающий в гильдии, вдруг, оказывающийся убийцей? Это настолько же иронично, если бы кто-то прочуял, как он уже давно прогнил запахом крови и мертвечины.
Племянница, правда, прознала, и чего только ей у себя дома не сиделось. Сидит вон сопит теперь, возится с его одеждой. Старательная. Ну, раз в их взаимоотношениях наметился прогресс – так уж и быть, доставит он ее до дома.
– Эленвен, – кажется, он впервые назвал ее по имени, – ты умеешь ездить верхом? Я предлагаю выдвинуться рано, на рассвете, возьмем лошадей в конюшне. У нас неплохо получилось добраться сюда по переулкам, покинем Гавань таким же образом. Если кто-то попробует нас остановить – я с ним расправлюсь, – последнее он произнес будничным тоном, словно обсуждая погоду или последние новости.
В седле Эленвен держалась плохо, по-новой злить алхимика ей не хотелось. Тем более, что по лицу альтмера невозможно было угадать, в какой момент он вспыхнет снова. Девушка ответила уклончиво:
– На родине я участвовала в конных прогулках.
Ничего общего между праздным любованием цветущими садами и лихорадочным галопом не было, но и выбора у Эленвен не было тоже. Завтра утром или в час волка, когда мир спит так глубоко, что кажется мертвым, или даже сейчас – альтмерка знала, что поедет с Анкорилом в любой момент, когда некромант ей скажет.
– Хорошо бы без новой крови, – вздохнула девушка, орудуя иглой. От робы тянуло химией и едва уловимой дымной приторностью, вроде той гари, которой занимается сухая прошлогодняя трава по весне. Эленвен решила, что запах ей даже нравится. – Может, те бандиты сами сбежали, а новых Геллерт за одну ночь не найдет… Не найдет ведь?
– Я не знаю, – альтмер пожал плечами. – Если стража подкуплена, то ему и нанимать больше никого не надо. Будем надеяться, что обойдется, меньше всего я хочу драться с гвардейцами.
Девушка сидела к Анкорилу спиной, склонившись над пузатой узорчатой лампой. Ладный фитиль давал много света, да вдобавок перед глазами Эленвен не маячила полуголая фигура колдуна, чей болезненный и раненый вид заставлял альтмерку чувствовать смятение. Язычок пламени потрескивал в тишине, по стене и потолку гуляли широкие полосы орнамента и капли от цветного стекла. "А ведь у него действительно болеет отец, – вспомнила девушка. – Интересно, он сам-то знает про письмо?"
Эленвен хотела было спросить, но от внезапного удара в дверь чуть не прошила себе палец; в комнату ввалился слуга с нагруженным подносом и принялся все в той же ротозейской манере двигать по столу плошки, пока некромант повторно его не выставил.
– А ваш отец писал моей матери, вы знали? – все таки брякнула альтмерка. Отложив незаконченное шитье, она развозила по тарелке куски мяса, дымящиеся и ароматные, и совершенно не лезущие в горло.
В отличие от Эленвен с аппетитом у Анкорила не возникло проблем. Ужин он поглощал быстро, манерой своей напоминая помоечного кота. Словно боялся, что отнимут. Хотя Анкорил скорее боялся, что выгрызенные в бою минуты тишины и спокойствия вот-вот закончатся.
Вопрос застал его врасплох.
– Нет, не знал, – ответил он, помедлив. – Скорее всего, отец догадывался, что эта идея мне не понравится.
Рука с вилкой опустилась, Анкорил слишком устал за сегодня, чтобы скрывать накатившую тоску. Вот значит как. Отец не верит, что ему еще можно помочь, он приготовился к смерти. В любом другом случае не стал бы он писать тем, кто его изгнал.
Столько лет прошло, а он по-прежнему перечитывает его дневники, сверяется с записями, ищет советы. Иногда он воображает голос, который озвучивает мелкие колкие строчки, отскакивающие от пожелтевших листов. Иногда он проводит по ним подушечками пальцев, будто гладит заросшую щеку. Перед глазами стоит образ амбициозного талантливого ученого – такой широкий кругозор, такой хлесткий ум – и это совсем не соотносится с нынешней картиной дряхлого умирающего старика, затерявшегося в постели среди подушек. Больно.
– Зря он это сделал. Мы никогда ни на кого не рассчитывали. И я ни на кого не рассчитываю. Моя душа ни к кому не взывает, – глухо произнес альтмер и добавил уже совсем другим тоном. – Тебе не помешало бы отдохнуть, путь предстоит неблизкий. Я покараулю.
– Я и сама не знала. Подслушала разговор дома, еще когда мы только прибыли в Хай Рок. – Эленвен заставила себя осилить половину тарелки и переключилась на медовый чай. – Мать всегда говорила, что нас изгнали по навету.
Эленвен украдкой поглядела на Анкорила. Неприкрытое его разочарование казалось пугающим и странным, будто снятым с чужого скорбного лица. Лучше бы колдун снова принялся орать и ругаться, на чем свет стоит. Эленвен не нашла, что ему сказать: день выжал из нее все силы, у нее не осталось даже крупицы на жалость к себе – все, все ушло в море вместе со слезами. Что-то смешалось в ней, спуталось под хлестким ветром, ворочалось в груди и уже даже не вопило, а просто слабо поскуливало раненым зверьком – исцелить нельзя, оборвать страдания невозможно.
Наверное, она все таки немного сочувствовала альтмеру, но отстраненно и обезличенно, как жалеют брошенных детей и дряхлых нищих – потому что так принято, потому что ее так учили, потому что небожителям угодны благовоспитанные девицы. Приходясь ей дальним родичем, Анкорил все же оставался выжженным пятном на древе родословной: ради таких портят семейные гобелены и заставляют летописцев править перетянутые кожей тома. "Только из-за вас мы здесь, – подумала Эленвен, и горькая невысказанная обида – на колдуна, на себя, на весь мир, – обожгла ей язык. – Из-за вас и вашего некроманта-отца."
Эленвен устало потерла глаза и сказала:
– Я дошью, тут немного, – она потянулась к мантии. Мог ли альтмер увидеть, прочесть это в ее лице, во взгляде или прямо в мыслях? Девушка неуютно поерзала. – А вы не будете спать? Вам силы понадобятся не меньше.
Ее спина вновь согнулась под углом, как будто он действительно сломал ее. Ему хочется и не хочется выяснить это наверняка.
– Будет лучше, если один из нас останется начеку, – Анкорил сел в кресло и слегка лишь прикрыл глаза – обманка, в таком положении он может бодрствовать часами.
Он думает о Геллерте, который сейчас наверняка рвал и метал и возможно сам прикончил выживших наемников.
Он думает о новообретенной родственнице, которая стала бы счастливее, отринь она вдолбленную в нее с детства мораль и присоединись к другой своей части семьи, впрочем, Эленвен поступает мудро, не решаясь на этот шаг, ведь Анкорил не знает, что бы сделал с ней, возможно, сломал бы ей шею, просто для того, чтобы послушать хруст трескающихся позвонков, или они пили бы вместе чай из фарфоровых чашек, и она проигрывала бы ему в каждой игре.
Он все-таки верит в одиночество.